Илья Мильштейн
Совесть, благородство и бесстрашие. Памяти Валерии Новодворской
Давнее воспоминание, из прошлого тысячелетия, ранних перестроечных лет. Валерия Новодворская требует отмены 6-й статьи Конституции. Валерия Новодворская выступает против Ленина. Валерия Новодворская требует вывода советских войск из Афганистана и освобождения политзаключенных. Валерию Новодворскую опять повязали на митиге, в котором участвовала она и еще несколько человек, городских сумасшедших.
Это важно, это потом врежется в память на всю жизнь. Про шестую статью и про безумные речи, еще запомнится интонация – гневная и завистливая одновременно, с какой о ней будет говорить кто-то из прорабов перестройки. Да как она смеет! Партия реформирует страну, КПСС нет альтернативы, и только провокаторы и экстремисты в эти исторические дни могут ссорить власть и интеллигенцию! Прораб рассержен, но за громами и молниями угадывается шепот: да как она не боится?..
Потом, чуть позже, это станет банальностью. Отмена 6-й статьи, вывод войск из Афгана, правда про Лукича, КПСС антинародной покажем орган детородный. Потом, очень скоро, тогда время вообще летело со скоростью дальнобойного снаряда, и прорабы захмелеют от собственной смелости, и статью отменят, и армию выведут, и невдолге всех распустят, включая политические лагеря и нерушимый Союз. А Лера, с которой мы познакомились, если не путаю, незадолго до путча и быстро перешли на ты, встретит август 91-го в камере Лефортовской тюрьмы за оскорбление Горбачева и станет последней политзечкой, которую освободит советская власть. «Ну какой из Михал Сергеича фашист?» – скажу я ей укоризненно, и она разразится получасовым монологом, блистательным и невыносимым одновременно.
Тогда это тоже запомнилось, сразу. Слушать Леру десять минут – счастье. Полчаса – пытка. На втором часу наступает катарсис, и ты глядишь на этого человека с восхищением и смертельной усталостью. И понимаешь, что перед тобой ребенок, гениальный и мудрый, и утомительный, что гениям, особенно детям, вообще свойственно. И надо не спорить, а внимать, потому что ребенок еще и пророчествует, и то, что сегодня взрослые считают безумием и вообще наглостью, завтра станет общим местом.
Разумеется, не всё, так ведь и пророкам свойственно ошибаться, особенно в делах политических, а дети совсем не разбираются в людях. Пройдет немного времени, и Лера изменит мнение о Горбачеве и сильно разочаруется в Ельцине, и тут проявится коренная ее черта: благородство. Дворянская черта, если хотите, но по сути просто человеческая. Она сочувствовала свергнутым, униженным, оскорбленным, и при всей своей «капиталистической» вере с элементами нетерпимости и радикализма очень жалела, к примеру, Альенде. Да и как не пожалеть?
Мир Новодворской был черно-белым, но ошибались те, кто обзывал ее «большевичкой». Большевизм – это фанатизм, соединенный с жестокостью, а она была доброй. Помню, как Новодворская называла тогдашнего президента Грузии «палачом», а потом, когда Звиад Гамсахурдиа был убит и проклят, его полюбила и ставила в пример другим политикам, и когда я напомнил ей о прежних оценках, она, кажется, сама удивилась. «Но вечно жалок мне изгнанник» – это про Леру.
Впрочем, благородство как определяющая черта характера еще в людях встречается – человечество не полностью оскотинилось, даже в Москве. Благородство, помноженное на бесстрашие, – вот редкость. Эта физическая невозможность смолчать, которая заставляет 19-летнюю девочку разбрасывать листовки в Кремлевском дворце съездов, ломая себе карьеру и жизнь, обрекая на пыточный режим в психушках. А после освобождения заниматься распространением Самиздата, организовывать подпольную партию, подпольный профсоюз... и выйти наконец с плакатом на демонстрацию, едва повеет перестройкой и гласностью. «Можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь...» – эти строки Александр Галича украшали членский билет Демократического Союза – небывалой партии, в которой она состояла с первого до последнего дня. В гордом одиночестве.
А эпиграфом к ее жизни могла бы стать другая ст